стихи

*** *** ***

А.В.М.

Боясь себя, я приоткрыла дверь.

За нею оказалась анфилада

Террас? Сквозных пространств?

Поди проверь!

Быть может, смертным

имя знать не надо.

Встречавший торопить меня не стал,

Он впереди пошел –

и страх мой убыл.

И надо всем божественно сиял

Вселенской церкви

необъятный купол.

*** *** ***

Жду дорогого гостя

На платформе дощатой,

В руке моей онемелой

Зажат букетик помятый.

Уже фонарь станционный

Свет неохотно цедит.

А кто обещал приехать,

Почему-то не едет.

Толчется над головою

Мотыльковая стая,

В полупрозрачный конус,

Как в сачок, залетая,

Вздрагивают зарницы,

Небо черно и млечно.

Видно, моя планида –

Ждать и встречать вечно...

Кто преуспел, встречая,

Дома пьет чай с повидлом,

Кто проторчал напрасно,

Ушел с оскорбленным видом.

Только я и осталась

На платформе бессонной:

Дощатую лет уж десять,

Как сменили бетонной...

Поблескивают рельсы,

Пахнет липой и гарью.

«Ну, еще один поезд!» -

Сама с собою играю.

Уходит в вечность платформа

И электричка – за нею.

А я все стою с цветами,

Свой пост покинуть не смею.

*** *** ***

Жизнь начиналась, как у всех,

Но были маленькие льготы:

Не молк мой полуночный смех,

Когда отец, придя с работы,

Меня колюче целовал

Под гимн «Интернационал».

Да, были льготы вне заслуг:

Семья дружней, чем у подруг,

Дом интересней, двор просторней,

Славнее всех земель земля,

Где спелись, полноту суля,

Мои – из разной почвы – корни.

Потом наметился надлом:

Потух и обезлюдел дом,

Мотивы детства отзвучали,

Зуд фанаберии исчез,

И жидок стал противовес

Тоске, безверью и печали.

Чем дальше в лес, тем больше дров...

В один из роковых годов

Со мной сдружилась невезуха,

И корни бедные мои

Сплелись, как будто две змеи,

Высасывая кровь друг друга.

Хотя врачебный приговор

Звучал невинно: «анемия»,

Никто не знает до сих пор,

Куда девались кровяные

Тельца, не съел ли, вот вопрос,

Их притаившийся лейкоз.

А что? Страдание – нарыв.

Болезнью вскроется, изныв,

Твое немолодое сердце.

Лечить недуг? Лечите дух!

Покой, надежда, верный друг –

Вот патентованные средства.

Когда-то я прочла роман,

Что написал Ромен Роллан,

Тогда я упивалась книгой,

Теперь остыла к ней слегка.

«Ничто не кончено, пока

ты жив», - сказал француз великий.

«Ничто не кончено», - твержу

земле, по коей я хожу,

тебе, любовь, тебе, природа.

«Ничто не кончено!» - шепну,

когда в последний раз глотну

из черной трубки кислорода.

*** *** ***

Сынок заезжен и замотан,

Уклончив друг.

Схватила чудом «Бурда моден»

Из третьих рук.

И счастлива. Как в том апреле,

Как жизнь назад.

Красавица! Вы присмотрели

Себе наряд?

«Дерзайте», - призывает немка,

Магистр иглы.

Блестит неюная коленка

Из-под полы.

Толкучка. Климакс. Перестройка.

Житье-вытье.

Но успокаивает кройка,

Бодрит шитье.

ОТЕЧЕСТВЕННОЕ

Рядом с «Галантереей»

«Овощи», где в гнильце

Роется Гера с Геей

Во едином лице.

В заскорузлых митенках

Мечет на чашу фрукт,

Может, только в аптеках

Бабьи весы не врут.

Путь с работы: автобус,

Истинно рыба-кит,

Всех в кишечную полость

Засосать норовит.

В тесноте не до видов,

Смотрят два глаза врозь,

«Для детей, инвалидов»

Вдруг ей место нашлось.

Вышла. Сквозь лаз в заборе –

Ближе. Плюхнулась в грязь.

Вся семья, поди, в сборе,

Заждалась, заждалась.

Горкой – стеклопосуда.

Мужа и след простыл...

Никому не подсудна,

Окромя высших сил.

*** *** ***

То, что росло по всем участкам

И просто зеленью казалось,

Однажды на рассвете майском

Черемухою оказалось.

Так невесомы кисти эти,

Что ствол не тяготят нимало.

Пар изо рта – ее соцветья:

Действительно, похолодало.

Дымки на горизонте дальнем,

Барашки в море-окияне

И приглашение к свиданьям,

Которым снятся расставанья.

Ручной, невозмутимой, тихой

Она прикинется при встрече,

Чтоб после царскою шутихой

Осыпать нам лицо и плечи.

Оповестив победно, пышно,

Что вот она – краса и чудо,

Черемуха уйдет неслышно

Опять туда, пришла откуда.

ВЗРОСЛОЙ ДОЧЕРИ

Твой отец называет тебя

Самым дорогим существом на свете,

Твой молодой муж говорит,

Что в мире нет существа

Прекраснее тебя...

Для меня же ты -

Прежде всего душа,

Выпорхнувшая из моего кокона.

Когда две его золотистые половинки

Истлеют под твоим крылом

(А это участь всех

органических соединений,

Какие есть на земле),

Не лей обильные слезы:

От них может смыться

твой неповторимый узор,

А постарайся взлететь

Хоть немного выше той отметки,

Что оставила на прозрачной шкале бытия

Я, твоя мать...

Ты спросишь, в каком смысле.

Ну, конечно, не в смысле

Приобретения вещей

И даже навыков преуспеяния.

Превзойди меня

В ощущении полноты жизни,

Своей уместности и необходимости в ней –

Этого достаточно.

По-моему, только так

Осуществляется прогресс.

Человек и задуман как существо,

Но существо крылатое.

ДВОЕ

Есть в любви исполнитель,

Но есть и заказчик:

Кто-то музыку крутит,

А кто-то танцует,

Кто-то ходит в смиренных,

А кто-то в давящих,

Кто-то лоб подставляет,

А кто-то целует.

Если встретит заказчик другого –

С другого

Он попробует снять

Аккуратную стружку,

И бедняги взглянут,

Как дракон на дракона,

Извергая огонь

И пугая друг дружку.

А у двух исполнителей

Нету охоты

Что-то там сочинять

Наподобье утопий,

Их семейная жизнь

Зацветет, как болото,

Оба взвоют с тоски

В этой бархатной топи.

Есть в любви исполнитель,

Но есть и заказчик.

До чего же несхожестью

Сродны своею!

Кто-то первый сыграет

В поддавки или в ящик.

А второй? О втором

Я и думать не смею.

ИЗ БРАЗИЛЬСКОЙ ТЕТРАДИ

ИГРА В ГОЛЬФ

Да, старики. Но игроки,

Но остряки, но кавалеры,

А не скопцы, не мозгляки,

Не ортодоксы, не старперы.

Какой газон! Вот первый сорт

Семян – посеете, польете

И подождете лет пятьсот,

Как в знаменитом анекдоте.

С каким достоинством гольфист

По шару, не клонясь, не горбясь,

Бьет – и лишь вверх отводит кисть,

Лишь чуть перемещает корпус,

Сам свой наставник и судья,

Природы друг, свободы гений,

Играет, не производя

Искательных телодвижений,

На обихоженной земле

Шатром кудрявится мангейра,

И под колеса «шевроле»

Ложится Рио-де-Жанейро.

...Россия! Ты когда начнешь

Чтить гольф, отращивать газоны,

Не с молотка и не под нож

Пуская общие миллионы?

*** *** ***

На песке следы ступни,

Первый палец всех длиннее.

Тут купаются одни

Пусть плейбои, но плебеи.

А со мной живет сам-друг

Красота иного вида:

Микеланджеловский дух,

Воплощенный в стать Давида.

Как божественный хорал

Подымаясь к своду зданья,

Он стопою попирал

Всю систему воспитанья.

Рома... Рио... Вдруг песок

Брызнет мне навстречу кварцем?

Где он, этот полубог,

Со вторым предлинным пальцем?

*** *** ***

В гостиных Рио-де-Жанейро

О чем застольный разговор?

О том, что надо было б нейро-

Хирурга вызвать на ковер:

Напутал в черепной коробке,

Хоть и старался напоказ,

В мозгу перегорели пробки,

И светоч разума угас.

О чем еще?

Нет, не о небе,

Простертом, словно божья длань, -

Об участившемся киднепе.

«Закон? Попробуй их достань!

Растительность у нас богата,

Но всходит вовсе без числа

То, что Бодлер назвал когда-то

«Les fleurs du mal» - цветами зла...»

И в двух шагах от океана,

Где во вневременность пролом,

В ходу все та же икебана:

Зло сочетается со злом.

*** *** ***

Если бы лебедь белый

Выкупался в метели,

Если бы розы дендрария

Душных духов захотели,

Если бы солнцу в небе

Потребовался сменщик,

Я бы и то, наверное,

Удивилась меньше,

Чем увидев на пляже,

Где дрема и нега,

Черного-пречерного негра,

Рожденного в городе

Жакукуара

И алчущего загара.

*** *** ***

Ванька-мокрый, вон куда утек,

Залил все, от рытвин и до кочек,

А казалось, комнатный цветок,

Лопоухий аленький цветочек.

Сводничал на ярмарке невест,

На окошках красовался вдовьих.

Переправился под Южный Крест

И растет на всяких неудобьях.

Воля с болью или сладкий плен?

Ливень с ветром или штамп с пропиской?

Полыхает, как ацетилен,

Дикий бальзамин, Иван Бразильский.

АБРАМЦЕВО

Юрию Казакову

Я не знала муки твоей,

А была она велика:

То, что было всего милей,

Рассыпала твоя рука.

Ни держались в ней ни добро,

Ни валюта, в чеках и без,

А держалось только перо,

И на то покушался бес.

Все рассыпалось, Но взошли

Цвет за цветом – лугов краса,

Древней Радонежской земли

Дальнозоркие очеса.

*** *** ***

Праздники жизни... Глаза открываем –

Песня по кругу идет с караваем

Вот такой ширины,

Вот такой вышины.

Каравай, каравай,

Кого любишь, выбирай.

Всеми любима: молочницей Мотей,

Папой, и мамой, и дядей, и тетей,

Только не мальчиком с челочкой русой,

Сладко под елкой

быть грустной-прегрустной.

Вот она – в бусах, флажках, канители.

Лампочки, кажется, перегорели.

Свечи зажжем. Все подарки раздали?

Праздники жизни в самом разгаре...

Это не праздник! Нет, праздник. Но, боже,

Даже не он, просто чем-то похожий,

Может, походкой, а может, очками,

Сердце о том извещает толчками.

За руки – зa город. Все мне желанно:

Тамбур вагона и шлягер «Сюзанна».

Как нас друг к другу прижали, замкнули

В душном пространстве,

в блаженном июле.

Если не завтра, не нынче и даже

Не сей же час, то когда же, когда же?

Эх, Сюзанна

Любимая моя!

Как на свете

Прожить мне без тебя?

Ведь проживет... Дай, спрошу у гадалки,

Что меня ждет, не судьба ли весталки?

Дамский набор: почтальон с новостями,

Слезы – горстями, застолье с гостями...

Праздники жизни все тише и глуше.

Что это? Лупа. А это? Беруши.

Что-то увидеть – большая удача,

А не услышать чего-то – тем паче.

Не претендуем на корпус в Кремлевке –

Лучше уж дома, в своей мышеловке.

Все забываем. Одно прозреваем:

Песня по кругу идет с караваем.

*** *** ***

Воскреснув рано в первый день недели,

Иисус явился сперва Марии Магдалине.

Я – Фамарь, я – жена-мироносица:

Три Марии и рядом Фамарь.

Надо мною столетья проносятся,

Мне же видится то, что и встарь.

Крест. Фигура страдальца. В изножии

Стайкой женщины. Ропот и стон.

Гвозди вбиты в запястья. Художники

Их в ладони врисуют потом.

«Сестры, - молвит Он молча, -

как стражду Я.

Вы бы с Матерью прочь отошли...»

О, любовь зорче делает каждую -

Видим сквозь оболочку души.

Но, наверно, нам знать не положено:

Тьма кромешная света полна,

То, что в склеп мертвым злаком положено,

Всколосится на все времена.

Все мутней, все пустыннее пригород...

Чтоб украсить свое торжество,

Он презренную женщину выберет,

И она обессмертит Его.

1990

*** *** ***

От перебранки пухнут уши

И сохнут губы...

«Ты слушай, слушай!»

«Вот сам и слушай,

А мне не любо

В концерте, где мяуча, лая,

Грызут друг дружку,

Воронку к уху приставляя

Или заглушку...

У жизни много слов убогих

И чувств крылатых.

Не будем проводить в разборках

Ее остаток!

Уйдем в сиреневые кущи,

В цветущий морок –

Все дальше, выше, где так влекуще

Отдернут полог...»

*** *** ***

Прекрасно и увядание,

А не только расцвет.

Кроет седины ранние

Барбарисовый цвет,

Златоверхие зонтики

В небо уносят нас.

Краски полны экзотики:

Манго и ананас.

Повергает в задумчивость

Выбор жгучих мастей...

Осень чему-то учит нас –

Престарелых детей.

*** *** ***

Красота красуется,

Суета тусуется,

Слепота выискивает,

Пустота витийствует,

Чистота подрагивает,

Мелкота поддакивает,

Лимита расталкивает,

Правота помалкивает.

ЮЛИИ ДРУНИНОЙ

Что смерть – мгновенность

и застылость,

Ты мнила, бедная душа.

А газовая пытка длилась,

За горизонт беды ушла.

Где ты? Печально отаукав

Всех нас, не слышащих тебя,

Воздушным царством

падших духов

Летишь или бредешь, скорбя?

Вот уж не думала: мотаться

По мукам сорок дней

подряд,

Железно проходить мытарства

Не верящей ни в рай, ни в ад...

Но для меня не в чем-то белом –

Вся в алом, как морской закат,

Идешь ты майским Коктебелем,

И старокрымский бьет загар.

Тюльпан, одетый

мягкой хвоей, -

Вот воплощение твое.

А смерть, да что она такое:

Не- или инобытие?

В какую б бездну

ни толкнули

Те, чьих имен не помяну,

Мне кажется, я вижу, Юля,

Вокруг тебя голубизну.

В каких бы ледяных объятьях

Ни сжали душу клещи зла,

Ее отмолит тот солдатик,

Которого ты вы-нес-ла.

*** *** ***

Христа суют куда попало:

В машину, в офис, в ресторан.

Он смотрит зорко и устало

С хоругвей не- и лжехристиан.

И думаешь в немой печали

Про Божество и большинство:

Уж лучше бы пинали, гнали,

Давали вышку за Него.

*** *** ***

Записывай обиды на воде,

Зато благодеяния – на меди,

Не падай духом при любой беде

И не труби кичливо о победе.

Согретая глаголами любви,

Жизнь запылала бы светло и жарко.

«Записывай», «Не падай», «Не труби» -

Твержу, как второгодница-школярка.

*** *** ***

Жизнь – это пестрый том,

Где сказка, стих, новелла,

Трагедия, притом

Поставленная смело.

В конце же предпочту

Простую песню или...

Или молитву ту,

Какую все забыли.

ПИСАТЕЛЬСКИЙ ГОРОДОК

Неясная поляна

Засажена капустой,

Звенит над ней «Осанна»

В честь жизни мясопустной.

Писателей, сраженных

Дороговизной пищи,

Наверно, пилят жены:

«Ты бездарь, ибо – нищий».

А муж себя не помнит,

Не рад земле, природе,

И только громко стонет

О проданном народе.

Но рук, от лени гладких,

«Народ» не опускает

И с постколхозной грядки

Все кочаны таскает.

И есть свой босс, свой старший,

У воровской оравы...

А церкви Патриаршей

Так золотятся главы...

1996

*** *** ***

Что нас ждет? Потоп? Обрыв?

Ноги в руки – мы пропали...

Дверцы шкафа отворив,

Достаю всего по паре.

Твой баул похож на склад,

Новоявленная Нойша!

Часть вещей летит назад,

Чтобы легче стала ноша.

За душою – ни копья.

Успокойся, Бога ради:

В путь, который ждет тебя,

Никакой не нужно клади.

*** *** ***

Павлу

Это просто гибель «Титаника» –

И не надо очень шуметь,

Надо только мужаться и тайненько

Все прибрать, все пересмотреть.

Помнишь фильм и ту мудрость высшую,

Что с экрана сошла на нас?

Помнишь пару: банкир с банкиршею

Как вели себя в страшный час?

Отшатнулись от вакханалии

(Выживай – это значит бей!)

И в каюту сошли усталые,

Как в последнюю колыбель.

Пусть спасутся ростки весенние,

Им еще зеленеть и цвесть.

И учти: на Небе «спасение»

Означает не то, что здесь.

САНДРИКУ

Мальчишечка, февральский плод,

Свалившийся, как шишка с дуба!

Твоей судьбы дальнейший ход

На сердце напирает грубо.

Отдав за «Баунти» и «Марс»

Игрушечные баксы-марки,

Ты молча укоряешь нас

Грядущим, тонущим во мраке.

Твой чистый, твой высокий альт

Начнет ломаться. Из пеленок

Крутой проглянет коммерсант,

Властитель синих и зеленых.

Кем хочешь, тем и будь, малыш,

Бог в помочь! Пусть твой бог – Меркурий.

Раз впрыгнул в поезд, в нем летишь,

Хотя вагон, как ад, прокурен.

Маячишь в куртке голубой, –

А может быть, она зеленая, –

Моя последняя любовь

И, как всегда, неразделенная.

*** *** ***

Может, это последний снег.

Не последний, так предпоследний.

Он еще рассыпчатей тех,

Что сияли мне малолетней.

Может, это последний взлет.

Не подумала, виновата:

Не последний – последний тот,

Из которого нет возврата.

Может, это... Колдуй, колдуй –

Так легко себе напророчить –

Предпоследний мой поцелуй.

А последний – будет короче.

*** *** ***

Половина сверстников моих

Губы мочит в запредельном

Стиксе.

Я из тех – из худших,

из других,

Кто с подлянкой этой жизни

свыкся.

Лишь во сне

зеленый, заливной

Вижу луг. Уходит этим лугом

Тень, что прислана была

за мной,

Но упущена за недосугом.

НАБРОСОК С НАТУРЫ

Река течет и там,

где не должна бы течь,

Сквозит, струясь,

в переплетеньях веток.

Путь в гору, как возвышенная речь,

Путь под гору -

два слова напоследок.

Люблю. люблю жар четырех

крестов,

Белянку-церковь в старорусском

стиле,

На ржавой двери маленький засов,

Чтоб воры хоть на миг

повременили.

Люблю, люблю пионов

чахлый куст,

Растущий месяц с колокольней

вровень

И всю Тарусу, без которой пуст

Ваш Мюнхен, полный

всяческих диковин.

1999