Ê íà÷àëó ðàçäåëà | Ê ïåðâîé ñòðàíèöå |
*** *** ***
А.В.М.
Боясь
себя, я
приоткрыла
дверь.
За
нею
оказалась
анфилада
Террас?
Сквозных
пространств?
Поди
проверь!
Быть
может,
смертным
имя знать не
надо.
Встречавший
торопить
меня не стал,
Он
впереди
пошел –
и
страх мой
убыл.
И
надо всем
божественно
сиял
Вселенской
церкви
необъятный
купол.
*** *** ***
Жду
дорогого
гостя
На
платформе
дощатой,
В
руке моей
онемелой
Зажат
букетик
помятый.
Уже
фонарь
станционный
Свет
неохотно
цедит.
А
кто обещал
приехать,
Почему-то
не едет.
Толчется
над головою
Мотыльковая
стая,
В
полупрозрачный
конус,
Как
в сачок,
залетая,
Вздрагивают
зарницы,
Небо
черно и
млечно.
Видно,
моя планида –
Ждать
и встречать
вечно...
Кто
преуспел,
встречая,
Дома
пьет чай с
повидлом,
Кто
проторчал
напрасно,
Ушел
с
оскорбленным
видом.
Только
я и осталась
На
платформе
бессонной:
Дощатую
лет уж
десять,
Как
сменили
бетонной...
Поблескивают
рельсы,
Пахнет
липой и
гарью.
«Ну,
еще один
поезд!» -
Сама
с собою
играю.
Уходит
в вечность
платформа
И
электричка –
за нею.
А я
все стою с
цветами,
Свой
пост
покинуть не
смею.
*** *** ***
Жизнь
начиналась,
как у всех,
Но
были
маленькие
льготы:
Не
молк мой
полуночный
смех,
Когда
отец, придя с
работы,
Меня
колюче
целовал
Под
гимн
«Интернационал».
Да,
были льготы
вне заслуг:
Семья
дружней, чем
у подруг,
Дом
интересней,
двор
просторней,
Славнее
всех земель
земля,
Где
спелись,
полноту суля,
Мои –
из разной
почвы – корни.
Потом
наметился
надлом:
Потух
и обезлюдел
дом,
Мотивы
детства
отзвучали,
Зуд
фанаберии
исчез,
И
жидок стал
противовес
Тоске,
безверью и
печали.
Чем
дальше в лес,
тем больше
дров...
В
один из
роковых
годов
Со
мной
сдружилась
невезуха,
И
корни бедные мои
Сплелись,
как будто две
змеи,
Высасывая
кровь друг
друга.
Хотя
врачебный
приговор
Звучал
невинно:
«анемия»,
Никто
не знает до
сих пор,
Куда
девались
кровяные
Тельца,
не съел ли,
вот вопрос,
Их
притаившийся
лейкоз.
А
что?
Страдание –
нарыв.
Болезнью
вскроется,
изныв,
Твое
немолодое
сердце.
Лечить
недуг? Лечите
дух!
Покой,
надежда,
верный друг –
Вот
патентованные
средства.
Когда-то
я прочла
роман,
Что
написал
Ромен Роллан,
Тогда
я упивалась
книгой,
Теперь
остыла к ней
слегка.
«Ничто
не кончено,
пока
ты
жив», - сказал
француз
великий.
«Ничто
не кончено», -
твержу
земле,
по коей я
хожу,
тебе,
любовь, тебе,
природа.
«Ничто
не кончено!» -
шепну,
когда
в последний
раз глотну
из
черной
трубки
кислорода.
*** *** ***
Сынок
заезжен и
замотан,
Уклончив
друг.
Схватила
чудом «Бурда
моден»
Из
третьих рук.
И
счастлива.
Как в том
апреле,
Как
жизнь назад.
Красавица!
Вы
присмотрели
Себе
наряд?
«Дерзайте»,
- призывает
немка,
Ìагистр
иглы.
Блестит
неюная
коленка
Из-под
полы.
Толкучка.
Климакс.
Перестройка.
Житье-вытье.
Но
успокаивает
кройка,
Бодрит
шитье.
ОТЕЧЕСТВЕННОЕ
Рядом
с
«Галантереей»
«Овощи»,
где в гнильце
Роется
Гера с Геей
Во
едином лице.
В
заскорузлых
митенках
Мечет
на чашу
фрукт,
Может,
только в
аптеках
Бабьи
весы не врут.
Путь
с работы:
автобус,
Истинно
рыба-кит,
Всех
в кишечную
полость
Засосать
норовит.
В
тесноте не до
видов,
Смотрят
два глаза
врозь,
«Для
детей,
инвалидов»
Вдруг
ей место
нашлось.
Вышла.
Сквозь лаз в
заборе –
Ближе.
Плюхнулась в
грязь.
Вся
семья, поди, в
сборе,
Заждалась,
заждалась.
Горкой
–
стеклопосуда.
Мужа
и след
простыл...
Никому
не подсудна,
Окромя
высших сил.
*** *** ***
То,
что росло по
всем
участкам
И
просто
зеленью
казалось,
Однажды
на рассвете
майском
Черемухою
оказалось.
Так
невесомы
кисти эти,
Что
ствол не
тяготят
нимало.
Пар
изо рта – ее
соцветья:
Действительно,
похолодало.
Дымки
на горизонте
дальнем,
Барашки
в море-окияне
И
приглашение
к свиданьям,
Которым
снятся
расставанья.
Ручной,
невозмутимой,
тихой
Она
прикинется
при встрече,
Чтоб
после
царскою
шутихой
Осыпать
нам лицо и
плечи.
Оповестив
победно,
пышно,
Что
вот она –
краса и чудо,
Черемуха
уйдет
неслышно
Опять
туда, пришла
откуда.
ВЗРОСЛОЙ ДОЧЕРИ
Твой
отец
называет
тебя
Самым
дорогим
существом на
свете,
Твой
молодой муж
говорит,
Что
в мире нет
существа
Прекраснее
тебя...
Для
меня же ты -
Прежде
всего душа,
Выпорхнувшая
из моего
кокона.
Когда
две его
золотистые
половинки
Истлеют
под твоим
крылом
(А
это участь
всех
органических
соединений,
Какие
есть на
земле),
Не
лей обильные
слезы:
От
них может
смыться
твой
неповторимый
узор,
А
постарайся
взлететь
Хоть
немного выше
той отметки,
Что
оставила на
прозрачной
шкале бытия
Я,
твоя мать...
Ты
спросишь, в
каком смысле.
Ну,
конечно, не в
смысле
Приобретения
вещей
И
даже навыков
преуспеяния.
Превзойди
меня
В
ощущении
полноты
жизни,
Своей
уместности и
необходимости
в ней –
Этого
достаточно.
По-моему,
только так
Осуществляется
прогресс.
Человек
и задуман как
существо,
Но
существо
крылатое.
ДВОЕ
Есть
в любви
исполнитель,
Но
есть и
заказчик:
Кто-то
музыку
крутит,
А
кто-то
танцует,
Кто-то
ходит в
смиренных,
А
кто-то в
давящих,
Кто-то
лоб
подставляет,
А
кто-то
целует.
Если
встретит
заказчик
другого –
С
другого
Он
попробует
снять
Аккуратную
стружку,
И
бедняги
взглянут,
Как
дракон на
дракона,
Извергая
огонь
И
пугая друг
дружку.
А у
двух
исполнителей
Нету
охоты
Что-то
там сочинять
Наподобье
утопий,
Их
семейная
жизнь
Зацветет,
как болото,
Оба
взвоют с
тоски
В
этой
бархатной
топи.
Есть
в любви
исполнитель,
Но
есть и
заказчик.
До
чего же
несхожестью
Сродны
своею!
Кто-то
первый
сыграет
В
поддавки или
в ящик.
А
второй? О
втором
Я и
думать не
смею.
ИЗ
БРАЗИЛЬСКОЙ
ТЕТРАДИ
ИГРА В
ГОЛЬФ
Да,
старики. Но
игроки,
Но
остряки, но
кавалеры,
А не
скопцы, не
мозгляки,
Не
ортодоксы, не
старперы.
Какой
газон! Вот
первый сорт
Семян
– посеете,
польете
И
подождете
лет пятьсот,
Как
в знаменитом
анекдоте.
С
каким
достоинством
гольфист
По
шару, не
клонясь, не
горбясь,
Бьет
– и лишь вверх
отводит
кисть,
Лишь
чуть
перемещает
корпус,
Сам
свой
наставник и
судья,
Природы
друг, свободы
гений,
Играет,
не производя
Искательных
телодвижений,
На
обихоженной
земле
Шатром
кудрявится
мангейра,
И
под колеса
«шевроле»
Ложится
Рио-де-Жанейро.
...Россия!
Ты когда
начнешь
Чтить
гольф,
отращивать
газоны,
Не с
молотка и не
под нож
Пуская
общие
миллионы?
*** *** ***
На
песке следы
ступни,
Первый
палец всех
длиннее.
Тут
купаются
одни
Пусть
плейбои, но
плебеи.
А со
мной живет
сам-друг
Красота
иного вида:
Микеланджеловский
дух,
Воплощенный
в стать
Давида.
Как
божественный
хорал
Подымаясь
к своду
зданья,
Он
стопою
попирал
Всю
систему
воспитанья.
Рома...
Рио... Вдруг
песок
Брызнет
мне
навстречу
кварцем?
Где
он, этот
полубог,
Со
вторым
предлинным
пальцем?
*** *** ***
В
гостиных
Рио-де-Жанейро
О
чем
застольный разговор?
О
том, что надо
было б нейро-
Хирурга
вызвать на
ковер:
Напутал
в черепной
коробке,
Хоть
и старался
напоказ,
В
мозгу
перегорели
пробки,
И
светоч
разума угас.
О
чем еще?
Нет,
не о небе,
Простертом,
словно божья
длань, -
Об
участившемся
киднепе.
«Закон?
Попробуй их
достань!
Растительность
у нас богата,
Но
всходит
вовсе без
числа
То,
что Бодлер
назвал
когда-то
«Les fleurs du mal» - цветами зла...»
И в
двух шагах от
океана,
Где
во
вневременность
пролом,
В
ходу все та
же икебана:
Зло
сочетается
со злом.
*** *** ***
Если
бы лебедь
белый
Выкупался
в метели,
Если
бы розы
дендрария
Душных
духов
захотели,
Если
бы солнцу в
небе
Потребовался
сменщик,
Я бы
и то,
наверное,
Удивилась
меньше,
Чем
увидев на
пляже,
Где
дрема и нега,
Черного-пречерного
негра,
Рожденного
в городе
Жакукуара
И
алчущего
загара.
*** *** ***
Ванька-мокрый,
вон куда
утек,
Залил
все, от
рытвин и до
кочек,
А
казалось,
комнатный
цветок,
Лопоухий
аленький
цветочек.
Сводничал
на ярмарке
невест,
На
окошках
красовался
вдовьих.
Переправился
под Южный
Крест
И
растет на
всяких
неудобьях.
Воля
с болью или
сладкий плен?
Ливень
с ветром или
штамп с
пропиской?
Полыхает,
как ацетилен,
Дикий
бальзамин,
Иван
Бразильский.
АБРАМЦЕВО
Юрию
Казакову
Я не
знала муки
твоей,
А
была она
велика:
То,
что было
всего милей,
Рассыпала
твоя рука.
Ни
держались в
ней ни добро,
Ни
валюта, в
чеках и без,
А
держалось
только перо,
И на
то покушался
бес.
Все
рассыпалось,
Но взошли
Цвет
за цветом –
лугов краса,
Древней
Радонежской
земли
Дальнозоркие
очеса.
*** *** ***
Праздники
жизни... Глаза
открываем –
Песня
по кругу идет
с караваем
Вот
такой ширины,
Вот
такой вышины.
Каравай,
каравай,
Кого
любишь,
выбирай.
Всеми
любима:
молочницей
Мотей,
Папой, и
мамой, и
дядей, и
тетей,
Только
не мальчиком
с челочкой
русой,
Сладко
под елкой
быть
грустной-прегрустной.
Вот
она – в бусах,
флажках,
канители.
Лампочки,
кажется,
перегорели.
Свечи
зажжем.
Все подарки
раздали?
Праздники
жизни в самом
разгаре...
Это
не праздник!
Нет,
праздник. Но,
боже,
Даже
не он, просто
чем-то
похожий,
Может,
походкой, а
может,
очками,
Сердце
о том
извещает
толчками.
За
руки – зa город.
Все мне
желанно:
Тамбур
вагона и
шлягер «Сюзанна».
Как
нас друг к
другу
прижали,
замкнули
В
душном
пространстве,
в
блаженном
июле.
Если
не завтра, не
нынче и даже
Не
сей же час, то
когда же,
когда же?
Эх,
Сюзанна
Любимая моя!
Как на
свете
Прожить мне
без тебя?
Ведь
проживет...
Дай, спрошу у
гадалки,
Что
меня ждет, не
судьба ли
весталки?
Дамский
набор:
почтальон с
новостями,
Слезы
– горстями,
застолье с
гостями...
Праздники
жизни все
тише и глуше.
Что
это? Лупа. А
это? Беруши.
Что-то
увидеть –
большая
удача,
А
не услышать
чего-то – тем
паче.
Не
претендуем
на корпус в
Кремлевке –
Лучше
уж дома, в
своей
мышеловке.
Все
забываем.
Одно
прозреваем:
Песня
по кругу идет
с караваем.
*** ***
***
Воскреснув
рано в первый
день недели,
Иисус
явился
сперва Марии
Магдалине.
Я –
Фамарь, я –
жена-мироносица:
Три
Марии и рядом
Фамарь.
Надо
мною
столетья
проносятся,
Мне
же видится
то, что и
встарь.
Крест.
Фигура
страдальца. В
изножии
Стайкой
женщины. Ропот
и стон.
Гвозди
вбиты в
запястья.
Художники
Их в
ладони
врисуют
потом.
«Сестры,
- молвит Он
молча, -
как стражду
Я.
Вы
бы с Матерью
прочь
отошли...»
О,
любовь зорче
делает
каждую -
Видим
сквозь
оболочку
души.
Но,
наверно, нам
знать не
положено:
Тьма
кромешная
света полна,
То,
что в склеп
мертвым
злаком
положено,
Всколосится
на все
времена.
Все
мутней, все
пустыннее
пригород...
Чтоб
украсить
свое
торжество,
Он
презренную
женщину
выберет,
И
она
обессмертит
Его.
1990
*** *** ***
От
перебранки
пухнут уши
И
сохнут губы...
«Ты
слушай,
слушай!»
«Вот
сам и слушай,
А
мне не любо
В
концерте, где
мяуча, лая,
Грызут
друг дружку,
Воронку
к уху
приставляя
Или
заглушку...
У
жизни много
слов убогих
И
чувств
крылатых.
Не
будем
проводить в
разборках
Ее
остаток!
Уйдем
в сиреневые
кущи,
В
цветущий
морок –
Все
дальше, выше,
где так
влекуще
Отдернут
полог...»
*** ***
***
Прекрасно
и увядание,
А не
только
расцвет.
Кроет
седины
ранние
Барбарисовый
цвет,
Златоверхие
зонтики
В
небо уносят
нас.
Краски
полны
экзотики:
Манго
и ананас.
Повергает
в
задумчивость
Выбор
жгучих
мастей...
Осень
чему-то учит
нас –
Престарелых
детей.
*** *** ***
Красота
красуется,
Суета
тусуется,
Слепота
выискивает,
Пустота
витийствует,
Чистота
подрагивает,
Мелкота
поддакивает,
Лимита
расталкивает,
Правота
помалкивает.
ЮЛИИ
ДРУНИНОЙ
Что
смерть –
мгновенность
и
застылость,
Ты
мнила, бедная
душа.
А
газовая
пытка
длилась,
За
горизонт
беды ушла.
Где
ты? Печально
отаукав
Всех
нас, не
слышащих
тебя,
Воздушным
царством
падших
духов
Летишь
или бредешь,
скорбя?
Вот
уж не думала:
мотаться
По
мукам сорок
дней
подряд,
Железно
проходить
мытарства
Не
верящей ни в
рай, ни в ад...
Но
для меня не в
чем-то белом –
Вся
в алом, как
морской
закат,
Идешь
ты майским
Коктебелем,
И
старокрымский
бьет загар.
Тюльпан,
одетый
мягкой
хвоей, -
Вот
воплощение
твое.
А
смерть, да
что она
такое:
Не-
или инобытие?
В
какую б
бездну
ни
толкнули
Те,
чьих имен не
помяну,
Мне
кажется, я
вижу, Юля,
Вокруг
тебя
голубизну.
В
каких бы
ледяных
объятьях
Ни
сжали душу
клещи зла,
Ее
отмолит тот
солдатик,
Которого
ты вы-нес-ла.
*** *** ***
Христа
суют куда
попало:
В
машину, в
офис, в
ресторан.
Он
смотрит
зорко и
устало
С
хоругвей не-
и
лжехристиан.
И
думаешь в
немой печали
Про
Божество и
большинство:
Уж
лучше бы
пинали,
гнали,
Давали
вышку за
Него.
*** *** ***
Записывай
обиды на
воде,
Зато
благодеяния –
на меди,
Не
падай духом
при любой
беде
И не
труби
кичливо о
победе.
Согретая
глаголами
любви,
Жизнь
запылала бы
светло и
жарко.
«Записывай»,
«Не падай», «Не
труби» -
Твержу,
как
второгодница-школярка.
*** *** ***
Жизнь
– это пестрый
том,
Где
сказка, стих,
новелла,
Трагедия,
притом
Поставленная
смело.
В
конце же
предпочту
Простую
песню или...
Или
молитву ту,
Какую
все забыли.
ПИСАТЕЛЬСКИЙ
ГОРОДОК
Неясная
поляна
Засажена
капустой,
Звенит
над ней
«Осанна»
В
честь жизни
мясопустной.
Писателей,
сраженных
Дороговизной
пищи,
Наверно,
пилят жены:
«Ты
бездарь, ибо –
нищий».
А
муж себя не
помнит,
Не
рад земле,
природе,
И
только
громко
стонет
О
проданном
народе.
Но
рук, от лени
гладких,
«Народ»
не опускает
И с
постколхозной
грядки
Все
кочаны
таскает.
И
есть свой
босс, свой
старший,
У
воровской
оравы...
А
церкви
Патриаршей
Так
золотятся
главы...
1996
*** *** ***
Что
нас ждет?
Потоп? Обрыв?
Ноги
в руки – мы
пропали...
Дверцы
шкафа
отворив,
Достаю
всего по
паре.
Твой
баул похож на
склад,
Новоявленная
Нойша!
Часть
вещей летит
назад,
Чтобы
легче стала
ноша.
За
душою – ни
копья.
Успокойся,
Бога ради:
В
путь, который
ждет тебя,
Никакой
не нужно
клади.
*** *** ***
Павлу
Это
просто
гибель
«Титаника» –
И не
надо очень
шуметь,
Надо
только
мужаться и
тайненько
Все
прибрать, все
пересмотреть.
Помнишь
фильм и ту
мудрость
высшую,
Что
с экрана
сошла на нас?
Помнишь
пару: банкир
с банкиршею
Как
вели себя в
страшный час?
Отшатнулись
от
вакханалии
(Выживай
– это значит
бей!)
И в
каюту сошли
усталые,
Как
в последнюю
колыбель.
Пусть
спасутся
ростки
весенние,
Им
еще зеленеть
и цвесть.
И
учти: на Небе
«спасение»
Означает
не то, что
здесь.
САНДРИКУ
Мальчишечка,
февральский
плод,
Свалившийся,
как шишка с
дуба!
Твоей
судьбы
дальнейший
ход
На
сердце
напирает
грубо.
Отдав
за «Баунти» и
«Марс»
Игрушечные
баксы-марки,
Ты
молча
укоряешь нас
Грядущим,
тонущим во
мраке.
Твой
чистый, твой
высокий альт
Начнет
ломаться. Из
пеленок
Крутой
проглянет
коммерсант,
Властитель
синих и
зеленых.
Кем
хочешь, тем и
будь, малыш,
Бог
в помочь!
Пусть твой
бог –
Меркурий.
Раз
впрыгнул в
поезд, в нем
летишь,
Хотя
вагон, как ад,
прокурен.
Маячишь
в куртке
голубой, –
А
может быть,
она зеленая, –
Моя
последняя
любовь
И, как
всегда,
неразделенная.
*** *** ***
Может,
это
последний
снег.
Не
последний,
так
предпоследний.
Он
еще
рассыпчатей
тех,
Что
сияли мне
малолетней.
Может,
это
последний
взлет.
Не
подумала,
виновата:
Не
последний –
последний
тот,
Из
которого нет
возврата.
Может,
это... Колдуй,
колдуй –
Так
легко себе
напророчить –
Предпоследний
мой поцелуй.
А
последний –
будет короче.
*** *** ***
Половина
сверстников
моих
Губы
мочит в
запредельном
Стиксе.
Я из
тех – из
худших,
из
других,
Кто
с подлянкой
этой жизни
свыкся.
Лишь
во сне
зеленый,
заливной
Вижу
луг. Уходит
этим лугом
Тень,
что прислана
была
за
мной,
Но
упущена за
недосугом.
НАБРОСОК С
НАТУРЫ
Река
течет и там,
где
не должна бы
течь,
Сквозит,
струясь,
в
переплетеньях
веток.
Путь в
гору, как
возвышенная
речь,
Путь под
гору -
два
слова
напоследок.
Люблю.
люблю жар
четырех
крестов,
Белянку-церковь
в
старорусском
стиле,
На
ржавой двери
маленький
засов,
Чтоб
воры хоть на
миг
повременили.
Люблю,
люблю пионов
чахлый куст,
Растущий
месяц с
колокольней
вровень
И всю
Тарусу, без
которой пуст
Ваш
Мюнхен,
полный
всяческих
диковин.
1999
Ê íà÷àëó ðàçäåëà | Ïóòåâîäèòåëü ïî ñàéòó | Êîíòàêò ñ àâòîðîì |