Ðàéîí ìîåé ëþáâè

Ê íà÷àëó ðàçäåëà Ê ïåðâîé ñòðàíèöå

ВСАДНИК НА РОЗОВОЙ ЛОШАДИ

 

Скоро будет 30 лет, как, отболев душой еще больше, чем плотью, безвременно ушел из мира сего писатель Юрий Казаков, талантливый продолжатель бунинской традиции русской прозы, автор хрестоматийных рассказов: «Арктур – гончий пес», «Тедди», «Манька», «Трали-вали», «Осень в дубовых лесах». Некоторые из них легли в основу кинофильмов, самому же автору посвящен недавно вышедший фильм, с Алексеем Петренко в главной роли, «Послушай, не идет ли дождь». Трагизм тонкой неординарной личности, для которой быстротечность красоты, разлучение близких душ, несвершение судеб и есть главная боль жизни, - выдающийся артист передал с таким мастерством, что никакого актерства не чувствуешь. Поразительно даже внешнее сходство... Юрий Казаков переведен на многие иностранные языки. Он единственный русский писатель, награжденный Золотой медалью Данте.

 

Однокурсник попросил меня послушать по радио литературно-музыкальную передачу на Америку. Да не попросил – нарочито небрежным голосом, слегка заикаясь, сказал, что сегодня вечером будут передавать его рассказ. О любви. «Голубое и зеленое». С хорошей музыкой. «Ты же понимаешь по-английски!» Я выразила сомнение. «Эх, ты!.. Тогда держи!» Он вручил мне тонкую пачку бумажных листов. С тем самым рассказом, набранным на «Колибри» мелким шрифтом. Назвал радиоволну. И – привет.

Дома я нашарила искомое (это Америку на СССР глушили, а наоборот – внимайте, сколько влезет) и, заглядывая в шпаргалку, стала слушать.

« - Лиля, - говорит она глубоким грудным голосом и подает мне горячую маленькую руку. Я осторожно беру ее руку, пожимаю и отпускаю. Я бормочу при этом свое имя. Кажется, я не сразу даже сообразил, что нужно назвать свое имя. Рука, которую я только что отпустил, нежно белеет в темноте...»

Неужели это он написал? Высокий лысоватый парень, с которым я на скучных лекциях перекидываюсь записками. Часто нахмурен, неразговорчив, отъединен от других. Близорук, но очков не носит – презрительно щурится на доску, точно за ней должна открыться, но никак не открывается морская даль. Один из немногих москвичей на нашем пестром по географическому и национальному составу курсе. Кажется, с Арбата. Кажется, музыкант по первой профессии. Это уже потом я побываю, и не раз, в его арбатской коммуналке. Увижу рабочий «кабинет», отгороженный шкафом от материнской кровати. Познакомлюсь со златоусткой Устиньей Андреевной, услышу ее распевную речь. Догадаюсь об ее всепоглощающей ревнивой любви к сыну и... испугаюсь за него и за себя.

 

... У многих на виду

пересекаю двор, как по канату.

Кому какое дело – я иду,

быть может, не к любимому, а к брату,

к подруге-однокурснице, к врачу...

Кому какое дело – зуб лечу!..

 

Далекие теперь пятидесятые. В Москве выставка Пабло Пикассо. Шум, споры, крики. Самые продвинутые из наших студентов выпускают стенгазету «Где гостит Пегас». Автор одной из заметок, Юрий Казаков, отстаивает право искусства на эксперимент и в полемическом задоре утверждает, что прекрасное в искусстве так же редко, как лошадь розовой масти. Наши ортодоксы (не только преподаватели, но и слушатели Литинститута) возмущены. Что он имеет в виду? Не тянет ли здоровый творческий коллектив в болото декаданса? Не собирается ли подорвать основы соцреализма? Кто-то с издевкой окрестил его «всадником на розовой лошади». За дипломную работу - великолепные рассказы - экзаменационная комиссия влепила Юрию Казакову «три». Позор для горьковского вуза!

Приближался выпускной вечер, и, расставаясь с институтом, с нашим пятым курсом, на котором всего-то тридцать человек, Юра пел незнакомую мне доселе песню:

 

Купи на прощанье мне билет

На поезд куда-нибудь.

И мне все равно, куда он пойдет, -

Лишь бы отправился в путь.

Скажи на прощанье мне несколько фраз,

Несколько фраз.

И мне все равно, о чем и зачем,

Лишь бы в последний раз...

 

Голос у него был небольшой, но слух замечательный, говорили даже, абсолютный. И тут не обошлось без насмешек: «Лучший музыкант среди писателей и лучший писатель среди музыкантов» - это о Юрии Казакове.

А каким рыком были встречены его первые книги! Седьмого апреля 1959 года он мне писал из дома творчества «Дубулты»: «Ты знаешь, меня-таки раздолбали уже в Архангельске. Статья называется „Тени прошлого“ - а? Тон и содержание этой поносной статьи я не стану тебе цитировать, только конец, а он вот каков:“ На наш взгляд, выход в свет книги рассказов Ю. Казакова, грубо искажающей нашу действительность, облик наших современников – строителей коммунизма, - ошибка архангельского издательства“. И, желая подбодрить меня (а может, и себя), добавлял с горьким юмором: «А сама статья такова, что пусть меня повесят, если архангельские аборигены уже не расхватали мою книжку, чтобы постараться узнать, что же за собака этот Казаков».

И все-таки книги выходили. Спасибо Архангельскому издательству, выпустившему сначала «Тэдди» (историю циркового медведя), потом сборник рассказов «Манька». В том же 59-м, после горячей поддержки молодого таланта со стороны Паустовского и Пановой, раскачался и «Советский писатель». Заключение договора – сладкий миг для вчерашнего «посредственного» студента. Обычно уверенный в себе, Юра казался взволнованным, советовался с товарищами по поводу названия московской книги «На полустанке». А не скажут ли его недруги, что он намеренно отдалился от магистральной линии советской литературы, застрял, так сказать, на полустанке?.. Бесспорность его прозы, благородно-сдержанной, но от сердца к сердцу, с богатой словесной палитрой, со щемящей и всегда узнаваемой казаковской интонацией, заставила замолчать злопыхателей. Рядом с ним взошло целое созвездие новых имен: Виктор Конецкий, Георгий Семенов, Глеб Горышин, Эдуард Шим, Ричи Достян... Умнейшие из критиков упасли их от упреков в «безыдейности». И, главное, плеяду прозаиков поздних пятидесятых сразу полюбили читатели. И теперь любят, охотятся за их редкими изданиями. Рассказы Юрия Казакова о красоте звезд и лесов, азарте охоты, братьях наших меньших, темных инстинктах, врожденных человеку, и малой толике света, способной победить даже глубокий мрак, нисколько не устарели почти за полвека.

Еще в «Голубом и зеленом» возникла у писателя тема Севера. Юный герой, по существу его Alter Ego, едет с матерью в неведомый край на каникулы, и Север завораживает его... Так оно и было, но в лирическом произведении, чистом и горьком, как вздох об ушедшей молодости, не названа истинная причина поездки. На Севере отбывал наказание за несуществующие грехи отец Юрия, Павел Гаврилович Казаков.

Смоленский крестьянин, прибившийся к городу, не был он ни партийным деятелем, ни орденоносным военным, ни передовым производственником, но карающая десница 30-х и его не миновала. Безотцовщину знал Казаков не понаслышке. Если бы не большой дар, не колоссальная тяга к знаниям, не своевременная смерть тирана, не видать бы литературе такого писателя. Он и так оказался на восемь лет старше нашего литинститутского молодняка.

Архангельск, Мурманск, Мезень, Кимжа, Пинега – весь русский Север Казаков объездил, обплавал, исходил пешком. Его «Северный дневник» - сочинение нежное и суровое, не по-советски трезвое, тревожащее своей правдой жизни. На природу, на людей, на их ломаные характеры, на их «общественно-полезный», адски тяжелый труд он умеет посмотреть «глазами духа» (тут уместно это выражение Данте). Но душой и плотью неизменно остается со своими героями, какими бы монстрами («Нестор и Кир») они порой ни казались. «Какие же мы посторонние» - в заглавии этого рассказа его писательская позиция.

Когда-то мы с Юрой много говорили и спорили о поэзии. Что она такое и какова ее роль, например, в полном фактов и цифр очерке. В «Северном дневнике» я нашла отзвуки тех студенческих разговоров. «Что толку в поэзии, если не понимать великой важности всего, к чему прикоснулся?» - как бы наставляет он меня из тумана небытия. А вот и образец чистейшей поэзии, призыв к тому, чтобы ценила земную красоту, пока жива и зряча: «Солнце, едва склонившись за горизонт, тотчас выходило с обновленной страстью». Речь идет о белых северных ночах, о коротком, но жарком северном лете.

Очеркист, сценарист, бытописатель... И все-таки для меня и, полагаю, не только для меня, он прежде всего лирик, знавший о любви что-то такое, о чем иные даже не догадываются. Гражданин, сумевший переступить через личные обиды, нанесенные ему родной землей, и запечатлевший ее так подробно и так свежо, как под силу только крупным художникам. Человек, знавший и любивший ее людей, боготворивший ее женщин. Охотник, провидевший душу в каждой живой твари (в мужчинах это непостижимым образом уживается). Шестидесятник, работавший для вечности.

 

Ê íà÷àëó ðàçäåëà Ïóòåâîäèòåëü ïî ñàéòó Êîíòàêò ñ àâòîðîì